8 июня
Я не брал в руки дневник всего два месяца. По крайней мере так видно по записям. Но ощущение, что прошло уже два года.
По крайней мере те события, что описаны с датами пятидесятых годов - они все далеко и в дымке. Мне даже показалось, что я не вспомнил бы о них, если бы не раскрыл дневник.
Время у нас и несется и стоит. Мы оказались как бы вне его. Наступило вневременье. Вроде все хорошо. И народ вроде доволен. И в то же время какое-то ощущение нереальности и зыбкости всего вокруг.
10 июня
Свалился с болезнью.
16 июня
Опять ощущение, что проболел месяца два. А на календаре и на улице - прошло всего пять дней. Решил съездить на север, развеятся. Зимний город начинает угнетать.
18 июня.
Пока меня не было все разъехались. Марио уехал еще осенью. А сейчас город просто опустел.
Ни с кем не общаюсь. Изредка перебрасываемся несколькими фразами с Бруно, когда встречаемся на улице.
22 июня 1932 года
По радио зазвучали немецкие марши. Говорят, что немцы заняли Париж.
Не прекращается ощущение дежавю. Все это было, но в какой-то другой жизни.
В Париже сейчас 1940 год. На разницу во времени уже никто не обращает внимания.
31 июня
Опять эта болезнь.
Дико болит голова. Лекарства помогают слабо. Доктор сказал - надо полежать.
По радио поймал Париж. Марши перемежаются речью фашистских бонз. В Париже уже 1941 год.
6 июля
Немцы вторглись в СССР.
Выхожу на улицу. Больно смотреть на солнце. У нас ничего не происходит.
16 июля.
Безумие. Время скачет как хочет. У нас проходят дни, в остальном мире - года. Все-таки это не у них что-то не в порядке. Это мы оказались во временной дыре. Медленно схожу с ума. Головная боль и апатия.
По радио только информация о победоносном наступлении немцев.
По слухам - Петроград в блокаде. Немцы у стен Москвы.
Я не знаю что делать.
Немцы бьют большевиков. Но мне почему-то очень больно от этого.
18 июля
Из Парижа пришли весточки о Сопротивлении. В нем участвуют и мои соотечественники.
Я практически не выхожу в город, но в этот раз добрался до Бруно.
В Париже был убит начальник таможни. Многие арестованы. Рассказывают страшное о концлагерях, куда сгоняют недовольных. Особая политика в отношении евреев.
Все очень страшно. По радио продолжают играть марши.
Я не выдержал и послал с почтой открытку на радио. Не могу уже слышать немецкую музыку и немецкие речи.
Наверное это все малодушно. Надо просто собраться и поехать в Париж. Быть с соотечественниками.
26 июля
Снова неделю болел.
Выбрался к Бруно. Случайно удалось услышать на радио выступление Сопротивления. Они отбили радиостанцию. Страшные вести из Франции. Погибла Кузьмина-Караваева. Я понимаю, что в застенках томятся многие из тех, кого я когда-то знал в Париже. И надо им помочь. Но как?
Болезнь сломила меня. А может даже не болезнь. Какая-то апатия, безразличие ко всему. Я просто прихожу к Бруно, мы сидим и слушаем радио. Иногда разговариваем.
В городе пусто. Говорят появлялся министр Борденаве. Я как-то пропустил это событие.
По радио снова марши.
8 августа
Сегодня долго беседовали с Бруно. Так уж случилось, что мы стали приятелями и в этом времени. Не друзьями, нет. Скорее всего он презирает меня за малодушие. А может, просто жалеет.
Я рассказываю ему о своих сомнениях.
Возможно, он понимает меня.
12 августа.
В Париже - 1944 год.
На радио снова зазвучали французские мелодии. А вслед за ними - аргентинское танго.
Я опоздал со своими страданиями.
Буквально за полчаса до этого мы говорили с Бруно. И я решился ехать.
А теперь - все. Я отсиделся. В тихом и спокойном Буэнос-Айресе 1932 года.
18 августа 1932 года.
Я пью уже четвертый день. Достал водки. Это не так просто здесь.
Сегодня по радио передали об окончании войны.
Германия подписала капитуляцию. В Париже и Германии - май 1945 года.
